Львов сильно изменился: прогулка по прошлому...

Шурыгин Владислав Владиславович, выпускник ЛВВПУ, Военный эксперт

Родился в семье военного журналиста, офицера и писателя Владислава Ивановича Шурыгина. Рос в гарнизонах, школу закончил уже в Москве. После получения среднего образования решил идти по стопам отца и поступил в Львовское высшее военно-политическое училище на факультет военной журналистики. С курсантской скамьи активно публиковал материалы про армию.

Предлагаем вашему вниманию его материал 2014 года.

Львов сильно изменился: прогулка по прошлому...

  Почти четыре часа гулял по Львову. Высадился у оперного и дальше по памяти до самого училища. Почти не плутал. Город сильно изменился.

 Моя родная Гвардейская теперь называется «Хероев Майдана», а Суворова уже давно «Академика Сахарова». Но удивительным образом латунные «циферблаты» окон двери подъезда дома 5 по Гвардейской сохранились! А вот «переговорного» у самого училища больше нет. Да и училище теперь «Академия сухопутных войск»…

  …Нашёл глазами окно на третьем этаже старой казармы. Три года, засыпая, я смотрел сквозь него на тёмное пятно стадиона и цепь рыжих огней Стрыйской улицы. «Ломтик свободы» — как тогда казалось курсачу, запертому пять дней недели в стенах «системы», как мы почему-то называли родную «политуху»…

  …Помню, как однажды, будучи в наряде по роте и, оттащив в каптёрку под самой крышей узел с постельным бельём, я обнаружил открытую дверь на чердак и конечно не мог не заглянуть туда. Чердак был огромным, полутёмным и я прошёл к снопу солнечного света, падавшего широким столбом их слухового окна. На цементном полу валялись потерявшие форму «сухари» древних сапог, какая-то гнилая ветошь, обломки каких-то стульев. В общем — обычный чердак и я уже хотел было уйти, озабоченно размышляя, как бы теперь не наследить цементной пылью на начищенных до блеска паркетах казармы, но, напоследок, я решил глянуть в окно, выходящее во двор на купол бывшей полковой церкви, который, казалось, был совсем рядом.   А подошёл к окну и неожиданно заметил какие-то надписи на иссушёном жёлтом как старая кость костяке деревянного оклада слухового окна. Пригляделся и замер! Серебристо-чёрным карандашным грифелем было выведено: Jacek 1905, Ryszard 1911. И странный холодок пробежал по спине, несмотря на майскую духоту. Я сразу вспомнил, что до революции здесь был австрийский кадетский корпус…

  …Тогда, в душной тишине, я вдруг впервые остро ощутил ВРЕМЯ! От тех юных Яцека и Ришарда, которые выводили здесь карандашами свои имена, скорее всего, не осталось и могил в беспощадных смерчах двадцатого века, а тут вот, кажется, лишь потри пальцем и на нём останется след графита, словно бы имена были выведены лишь вчера, настолько чёткими были надписи… Мне вдруг показалось, что кто-то внимательно смотрит на меня из мрака чердака и я осторожно, почти крадучись, словно бы кто-то мог услышать меня, направился к выходу, провожаемый этим странным сверлящим ощущением между лопаток. И только, закрыв за собой тяжёлую, оббитую крашенным железом створку двери, я вздохнул спокойно. И снова дрожь пробежала по спине. Но через секунду я забыл о ней, ставшие серыми как цемент сапоги оставляли просто белоснежные отпечатки на красном, глубоком как орденская эмаль, натёртом паркете. Ругая себя за глупость, я начал стаскивать сапоги, чтобы проскочить в умывальник и привести себя в порядок…

  Как же давно это было! …

Почему-то в памяти Львов остался компактным городом, где до центра было рукой подать — всего четверть часа бегом. А вот сегодня, вдруг растянулся в целое путешествие…
Осенний Львов божественно красив, в золоте каштанов, в алой парче кленов, черненом серебре мокрой брусчатки. Мой Львов…